Моя любовь

Пусть этот сон мне жизнь сменила
тревогой шумной пестроты;
но память верно сохранила
и образ тихой красоты,
и сад, и вечер, и свиданье,
и негу смутную в крови,
и сердца жар, и замиранье –
всю эту музыку любви…
Николай Огарёв

О любви можно говорить бесчисленным количеством способов. Кто-то купит о ней шубу или посадит на клумбе ирисы. Кто-то выплеснет чувства мелом на асфальт под окнами высотки в духе плакатного минимализма, зато с медийным размахом. Кто-то набьёт на предплечье заветное имя и пухлого амурчика-компаньона. Кому-то по силам даже «обмакнуть перо в радугу и стряхнуть пыль с крыльев бабочки». А кто-то погрузит свои пальцы в масляные краски напополам с импортной смазкой для велосипедных цепей («Когда б вы знали, из какого сора…») и нарисует ими на стекле ни на что не похожую сказку-быль. Последний «кто-то» – это Александр Константинович Петров. Благодаря ему «История любовная» Ивана Шмелёва внезапно превратилась из объёмной прозы в динамичные картины и заняла 26 минут экранного времени, ничуть не потеряв в содержании.

Гимназист Антон, или по-домашнему ласково Тонечка, переживает свою 16-ую весну. И весна-то вроде обычная, ан нет: совсем иная. Она, как озорная Огневушка-поскакушка, умышленно даст отроку возможность рассмотреть себя в подробностях: покажет голубые и золотые лужи под тёплым солнцем; разбросает будоражащие естество кофточки «жерсей» по улицам Москвы; зазвенит в птичьих трелях, звуках шарманки и словах романсов; а главное – наполнит воздух пьянящим предчувствием любви. «Я впервые почувствовал – вот весна, и куда-то она зовёт, и в ней чудесное для меня, и я – живу…»

«Люби!» – поют шуршащие берёзы,
когда на них серёжки расцвели.
«Люби!» - поёт сирень в цветной пыли.
«Люби! Люби!» - поют, пылая, розы…
(Константин Бальмонт)

Неискушённое воображение Тонечки недавно поразил образ лучезарной тургеневской Зинаиды из «Первой любви». Теперь любая женщина – это её подобие, некая богиня, идеальное и таинственное существо. Потому не конкурируют друг с другом, а одинаково притягательны для него совершенно противоположные архетипы любви, представленные в горничной Паше и роковой соседке Серафиме. Ему ещё предстоит познать радость и боль первого чувства, научиться отделять ангелов от демонов.

Воссозданный из романа мир Антона приземлён и воздушен одновременно. В этом, наверное, и заключается магия настоящего искусства. На уровне интуиции создатели мультфильма следуют за своим героем и проецируют его переживания на экран. Парадоксальность, образность творчества Петрова давно стали визитной карточкой художника-аниматора наряду с его «пальцевой живописью». Во «Сне смешного человека» новорождённый символично перемещался от матери на мужскую ладонь, а борьба тёмных инстинктов с благими намерениями в людях уподобляла их шахматным фигурам на чёрно-белой доске жизни. В «Моей любви» удивляться придётся не меньше. Стоит мальчику сделать шаг навстречу неизведанному – душевный экстрим порождает смерч фантазий. Вот главный герой пишет любовное стихотворение коварной бель-фам, а зритель, словно в кабине сверхзвукового самолёта, проносится по цепочке из его видений: бюст Пушкина, лавровый венок на голове, лира в руках, вихрь из страниц, крылья, качели, сказочный замок, корабль, штормящее море… Экстаз от поцелуя способен вознести на небеса или затянуть в глубокий омут. Вырвавшийся на свободу чёрный бык и порочная Манька в пастуховом доме олицетворяют собой искушение, страсть, желание, похоть, вожделение, телесное начало. Пожаром красный цвет врывается в пастельные тона, огромный чёрно-зелёный змий окольцовывает город. Охвачен смятением и страхом и сам Тонечка. Между тем в реальном окружении всё находится на привычных местах: подснежники – в стакане, самовар – на столе, рыжий кот – у печки, мотылёк – возле лампы…

Текучесть рисунка перекликается с изменчивостью подростковых увлечений. Быстрая смена мазков раздражает, но и восхищает. Восхищает, поскольку каждый кадр – практически полотно импрессионистов. Раздражает, потому что, промелькнув, исчезает и сменяется новыми из двадцати четырёх за минуту, такими же выразительными. Полная луна призывает выйти вместе с Антоном и Серафимой в ночной сад, натурально гудит ветер в кронах деревьев, и «кого-то нет, кого-то жаль», как в пропетой жалобным девчачьим голосом песне…

Почти три года работы, около 35 тысяч картин на матовом стекле, подсвеченном снизу, и кропотливейшая техника подарили нам очередной шедевр от одного из самых титулованных российских аниматоров. Александр Петров - единственный на сегодня академик-мультипликатор, обладатель ордена Преподобного Сергия Радонежского III степени и «Оскара» - скромно живёт и работает в Ярославле. Где родился, там и пригодился. В перерывах между иллюстрированием стеклянных «книг» оживляет героев и книг бумажных, учит молодёжь. Он не скрывает: его фильмы – для тех, кому больше четырнадцати, а никак не для малышей. Щемящие и лиричные, они пробуждают сострадание, очищают и «оставляют светлое открытое окно». Заглянув в то, что в японском прокате получило название «Весна пробуждается», увидишь не начертанное горящими строками, а нарисованное послание:

Страшись безлюбья. И беги угрозы
бесстрастия. Твой полдень вмиг – вдали.
Твою зарю теченья зорь сожгли.
Люби любовь. Люби огонь и грёзы…
(Константин Бальмонт)

И, вспомнив себя в 15 лет и свою первую любовь, с грустью поймёшь: не покупая шуб ради неё, не воруя красок у радуги, ты отдал ей самое ценное из того, что тогда у тебя было. Душу.